г. Жуковский, Московская область
Родилась в городе Екатеринбурге.
«Стихи пишу с девяти лет, серьёзные стихи – с одиннадцати, хорошие стихи – с шестнадцати».
Свободно владеет английским и немецким языками. Является со автором и со основателем поэтического объединения «Н», и теперь это ее жизнь.
«Знаете, как будто она всё ещё здесь, и
Я бы хотел спеть для неё эту песню»
В тысячи лиц смотрят два растерянных глаза
Отражающих то ли отчаянье, то ли надежду
В них впервые за десять лет смешалось все сразу
И видно, как нервы торчат из-под одежды
Он закрывает глаза, он не хочет видеть толпу
Отходит от края сцены — боится упасть
Не струны, а лезвия; не микрофон, а гарпун
«Как будто она всё ещё здесь, или хоть её часть…»
Жмурится, будто прожектор попал в лицо.
Резко распахивает потяжелевшие веки
Как много смыслов, трагедий, чувств и рубцов
Может скрываться всего в одном человеке
В горле застрял плохо прожёванный крик
Один только взгляд — и мир узнает, что он
Пускай на какой-то хоть мнимый, мизерный миг,
Но скучал по кому-то, страдал, был в кого-то влюблён
Огромные зрачки устремляются прямо туда,
Где мёртвая крыша вместо ночного неба
Но на сетчатке мелькают еще города
Где их было двое. Где он был один. Где никто из них не был
На пальцах надолго останутся жить отпечатки
От как будто тогда раскалённой, железной струны
Придётся всю жизнь прожить, не снимая перчатки
Чтобы это клеймо не навеяло чувство вины
Он пытается выкинуть что-то из головы,
Пару раз помотав ей из стороны в сторону
До ушей не доносятся крики безликой толпы
Слов «забудь» и «помни» в его мозге примерно поровну
Пропускает аккорд, вытирая слезу кулаком.
Эта песня окончена, скоро конец концерта
Была бы возможность хоть раз снова увидеть её
Он б отдал абсолютно всё, до последнего цента
Отвернись! Не показывай им свою слабость!
Тебя не поймут, таково проклятье твоё
Вызывай хоть такси, хоть полицию, только не жалость
Не раздражай аудиторию глупым нытьём!
Он молчит. Ему в спину голодные въелись
Взгляды самых разных разрезов, цветов
Аплодисменты, свист, одежды их нервный шелест
Слеза за слезой. Он не был к такому готов
«Однажды встретимся, не может быть иначе»
Он может быть каким угодно сильным
Да, все вы правы: мальчики не плачут
Но перед вами выступал тогда мужчина
Комнаты съели моих подруг
друзей и приятелей с ними
я остался один. этот замкнутый круг
я разорвать бессилен
В камине трещит
старая книга
вроде бы из бересты
нету прочнее защит
чем защита
которую дала мне ты
Комната, комната, комната
кушать меня мною подано
И когда суровой пастью дверной
она дышит мне в спину хищно
я притворяюсь самим собой,
ключ провернув привычно
Я Диогеном спрятался в бочке
Ионой меня съел кит
но внезапно свет раздается, точно
Господь со мной говорит
Бьёт из окна красное месиво
открываю его не дыша
и выхожу. на красную пресню.
с пятого этажа
Гляжу — кругом люди
одеты по моде
прошлого года
иль века
а под козырёчком
стоят и курят
статные два человека
Подхожу, значит, я
к Маяковскому с Бродским:
«товарищи,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀как вам
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀курится?»
«нормально, а что?» —
«Вы поймите, друзья,
я впервые
вышел на улицу»
Духи времени врать не будут.
мои коллеги знали,
как трудно
отмыть глаза от печали
которой груды
когда неизвестная с портрета
остаётся неизвестной
до твоей самой последней минуты
в которую ты думаешь об этом
Оживает сознание,
на третий день месяца
и сознание мечется,
рвётся, пылает и бесится
и на бумагу спрыгивает
с перьевых ручек
такая околесица,
что любых сорокиных пуще
И картины всё новые
в памяти воскресают
и с резного карниза
вниз
прыгает мона лиза
и грачи, будто грифы
собираются в злобную стаю
и выклёвывают рифмы
из её бледной плоти
и стихам твоим сами
выбирают названия
И, сжав кулаки,
к Голгофе
сквозь расступающиеся воды
Волги
идут бурлаки
И на черном квадрате
появляются белые титры
и сама эвридика
смотрит в глаза аиду
и звёзды скручиваются сами
в спирали
и сама богоматерь
рыдает над телом сына
и автопортреты
двигают грозно бровями
А ты сидишь у окна
и пишешь какие-то строчки
на салфетке
оставшейся с ужина
а где-то за тысячи миль
тебя забывает она
и твой магнум опус
с каждой секундой
все меньше ей нужен
«пропала собака: бесхвостая, злая»
«антиквариат подешевле скупаю»
«куплю квартиру в вашем подъезде»
«нашелся серебряный нательный крестик»
«брегада робочих дешовый римонт»
«продается в соседнем посёлке дом»
«квартира 66! за газ, по счёту»
«квартира 35! отключим вам воду»
«проведем телевидение и интернет»
«квартира 13! платите за свет»
«помогите деньгами инвалиду Саше»
«продается машина: не бита, не крашена»
«распродажа в «Пятёрочке», пиво по скидке!»
(авторемонта четыре визитки)
«обработка от клещей и тараканов»
«лечение алкоголиков и наркоманов»
«белорусская ярмарка, мёд с Алтая»
«взлом квартир и машин, цена небольшая»
«кто рвёт цветы с клумбы?! зарежу гадину!»
«собака злая бесхвостая найдена»
«Каждому искусству свое время,
каждому времени своя свобода»
я был совершенно без племени
а остался еще и без рода
потому что так однажды сказал Хевеши
и эта фраза была в камне увековечена
и вырезана у меня в груди, брешью
благодаря перу острого наконечника
у меня из глаз текло что-то липкое
вязкое, мерзкое и возможно синее
и тогда я понял, что стал ошибкой
и что авторы плачут чернилами
у меня в голове перекрестки дорог
мысли толкаются в голове
будто в московском метро
а я с ножиком в рукаве
бегу против течения эскалатора
и все пытаюсь найти хоть одну урну
и это дело не терпит до завтра
как же мне дурно
вот бы все эти чернила выпустить к дьяволу
не в бумажном издании, так в мусорку хоть бы
чтоб попались они бродяге пьяному
в поросшем плесенью переходе
чтобы хоть кто-то их вычерпал
и залил в стержни обратно
да, это звучит вычурно
а дальше будет так же, но десятикратно
потому что чернила текут по улицам городов
потому что такие как я не спят по ночам
они выводят на поле боя сотни стихов
и еще тысячи в тетрадях своих строчат
и у каждого чернила по щекам льются
значит это не просто так
они вязкие, чувствуешь их присутствие
они за ноги цепляются, не давая сделать и шаг
прикованные к столам авторы
удовлетворяют чернильные требования
и через эти метафоры
кем только не был я
я становился Минотавром, Ариадной, Тесеем, нитью
я становился бродягой, что лежит под забором
я становился шпионом под чьим-то прикрытием
я становился церковным бокалом кагора
я становился то кошкой, то ее лапой
я становился то солнцем дня, то ночной луной
и только тогда чернила перестали струиться на пол
когда я стал собой
Последних звёзд огоньки на небе погасли
скоро рассвет, дети в школу пойдут гурьбой
но скажи мне, прошу: теперь ты действительно счастлив?
скажи мне, прошу: теперь ты доволен собой?
Мы сидим на качелях, громко скрипит их верёвка
она дубу натёрла на ветке больную мозоль
и раньше сидели здесь мы — два наивных ребёнка
мы были друзьями, не верили мы в любовь
Теперь ты женат, я замуж недавно вышла
твои дети бегут к остановке — и нам бы пора
птицы щебечут. мяукает кошка на крыше.
мы здесь с вечера детства до взрослой жизни утра
«Я не знаю» — сказал ты мне, выдохнув. что ж, твоё право
я ведь тоже не знаю, насколько мне хорошо
приеду домой. муж спросит, где я пропадала
и тебя жена спросит, почему лишь под утро пришёл
А помнишь, как ты дал списать мне литературу?
как наши кораблики шли по весенним ручьям?
ты был таким дураком, да и я была редкой дурой.
вот мы снова здесь. но это не ты и не я
А помнишь, как ты сломал руку, упав со скейта?
а помнишь, как мы любили играть в футбол?
все эти истории — отрывки из жизни чьей-то
хозяин их забыл на качелях и куда-то ушёл…
«Вот бы машину времени в свой подвал» —
сказал ты. твой взгляд я случайно своим повстречала
дай руку! просто дай руку, ты сам всё сказал!
жаль, что жизнь на качелях уже не начать с начала